«Забрали меня в армию в октябре 1960 года, - вспоминает Владимир Васильевич. – В Москве сформировали целый эшелон и везли куда-то на юг месяца полтора. В г. Ката-Курган мы прошли курс молодого бойца. Распределили кого куда. Я попал в Каракалпакию – в г. Тахиаташ в 40 км от Кушки. Там принял присягу и получил лётную форму (призывали в войска ПВО, а потом перевели в артиллерию). Ночью подняли по тревоге и снова неделю куда-то везли. Остановили также  ночью на станции. «Где мы?» – спрашиваем. С платформы военные отвечают: «Десятая площадка. Космодром Байконур».  Сейчас это посёлок Ленинский.

Нас повезли дальше – в степь. Там был штаб и казарма, которая тут же заполнилась до отказа солдатами. Нам же пришлось примерно полгода жить в землянках, пока не построили ещё две казармы со всеми удобствами. Стартовая площадка  была рядом – примерно в паре километров, всё было отлично видно. Вообще же в степи было три главных, особо секретных полигона: «Москва 400», «Ленинград 300» и «Ташкент 90» (Байконур). Климат здесь был жуткий. Зима холодная, малоснежная, летом – жара пятьдесят градусов, солдаты на плацу падали в обморок  от перегрева, за три года службы -  ни одного  дождя. Зато весной степь неописуемо красива: всюду цветут тюльпаны.

Хоть я и был солдатом, большая часть моей службы   проходила в МИКе – монтажно-испытательном корпусе длиной метров двести, находившемся под охраной. Чтобы попасть туда, пришлось снова пройти отбор (медкомиссия, проверка документов). В МИКе в паре с офицером я заправлял части космического корабля (объекты)  азотом, кислородом и просто воздухом, которые требовались для обеспечения дыхания космонавта и управления приборным отсеком, спускаемым аппаратом и тормозной двигательной установкой, возвращающей космический аппарат на землю целым и невредимым. Газами под большим давлением заполнялись шары размером с футбольный мяч. Их выстраивали вокруг приборного отсека. Нужно было быть предельно внимательным, аккуратным и осторожным, иначе – взрыв. С некоторыми видами работ, которые я за время службы успешно и быстро освоил, справлялись даже не все офицеры. Ещё заправляли систему ППИ – пульта пневматических испытаний: готовили её на взлёт в космос. Здесь в целях безопасности уже работали в 20-30 метрах от объекта. Моей была и система терморегулирования. Её заправляли смесью спирта и глицерина.

В МИКе подготовленные к полёту части космического корабля собирали в единое целое и по железной дороге ракету отправляли на старт, где уже другие солдаты делали дозаправку – нужные вещества и горючее туда везли уже вагонами.  Работа наша была не только опасной, но и вредной. Нам давали доппаёк: яйца, которые мы тут же запекали в степи, иначе протухнут, мясные и рыбные консервы, сыр и сгущёнку. Из сгущёнки солдаты делали мороженое: берёшь чайник, кладёшь туда сгущёнку, разбавляешь водой, добавляешь жидкого азота – застывает мгновенно.

Кроме возни с железками, которая мне так понравилась, что я не согласился перейти на строевую службу даже с повышением, была у нас ещё одна нелёгкая обязанность, требующая большой смелости. Мы проводили последнюю предполётную проверку «наших» систем корабля уже на старте. Для этого нужно было  подняться на высоту  метров в сто по лестницам на громадных стальных фермах, удерживающих ракету на старте. Лестницы не имели перил с внутренней стороны, и от этого было особенно страшно. Космонавт-то поднимается на такую верхотуру на лифте! А нам надо не только подняться, но ещё и всё проверить, сообщая обо всём через ларинг – устройство, один конец которого крепился на шлемофоне, а другой для связи присоединялся в определенных местах к  разъёмам на фермах. Потом мы спускались вниз, дожидались, когда космонавт поднимется в космический корабль, снимали технический люк и устанавливали новый – с иллюминатором, на пероболтах (он потом отстреливался).

12 апреля 1961 года нас подняли в 4 часа утра. Мы всё проверили, как положено. Прибыл автобус с Гагариным и Титовым. Гагарин доложил о готовности к полёту Каманину – выдающемуся организатору космической промышленности и другим членам комиссии, зашел в лифт, поднялся. Мы задраили люк, и нас вернули в казарму. Сам старт наблюдали уже со стороны.

До Гагарина в марте 1961 года мы запустили на орбиту двух Иванов Ивановичей – манекены. Полёты прошли успешно. И я со всей ответственностью могу утверждать: Гагарин  был первым человеком в космосе – до него никто не летал и не погиб, как теперь пишут в газетах. Впервые на Байконуре Гагарин, Титов и другие из первого отряда космонавтов появились задолго до полёта и бывали ещё неоднократно с Королёвым и другими руководителями.  Весёлые, молодые они прогуливались по территории, отдыхали и ночевали в охраняемых нашими солдатами щитовых домиках, мерили скафандры, обсуждали какие-то вопросы. Космонавтов оберегали от общения с нами. Но по разговорам офицеров мы знали, что Титов – кандидат номер один для полёта в космос.

Однажды они с Гагариным во время прогулки зашли к нам в курилку, и мы достаточно долго болтали с ними о том о сём, пока их не позвали. Титов нам понравился больше Гагарина – простой, разговорчивый, компанейский. Гагарин  больше молчал. Оба молодые, симпатичные. Автографы на фото, вырезанное из газеты (фотографироваться на Байконуре строго запрещалось), я взял у них позже, когда оба уже побывали в космосе. Кроме Гагарина и Титова, мне посчастливилось за три года службы отправлять в полёт ещё нескольких космонавтов: Николаева, Быковского, Терешкову.

                     Автографы Гагарина и Титова на вырезке из газеты, данные родниковцу на Байконуре.                         

Гораздо чаще, чем космонавтов, нам приходилось видеть военных и учёных, занимающихся космосом: маршала Гречко, Каманина, Келдыша, Королёва и др. Королёва у нас все звали ЭСПЭ. Ему одному было позволено беспрепятственно летать на самолёте над Байконуром. Он часто бывал у нас в МИКе: смотрел на нашу работу, расспрашивал, во всё вникал, давал указания, нередко и распекал.

Однажды  один объект у нас обнесли верёвочным ограждением, поставили часового и велели ему никого без пропуска к объекту не пускать. Королёв приехал один и с ходу, видимо в задумчивости, перешагнул через ограждение. Часовой сразу: «Стой! Назад! Предъявите пропуск!» Королёв перелез обратно и вызвал по громкой связи нашего командира Беляева. Тот бежит – весь в поту, без фуражки, на нём лица нет, вытянулся перед главным конструктором: сейчас будет разнос. А Королёв: «Ваш солдат действовал правильно, строго по Уставу. От имени командования вынесите ему благодарность и наградите». Дали парню месячный отпуск домой, а ему ехать некуда – детдомовский. Так ему выделили комнату  при генеральской столовой и кормили там же.

Вот такие у меня воспоминания о Байконуре, где я прослужил до декабря 1963 года. А дальше всё как у всех: вернулся на комбинат, где с небольшим перерывом на 6 лет (работал трактористом в подшефном колхозе в Парском) проработал до пенсии в красильно-отделочном производстве. Женился на прядильщице. Своими руками построил дом, где теперь есть все удобства. Вырастили с супругой двух дочерей. Теперь уж есть и внуки. Всё у меня, слава Богу, хорошо. Но я  горжусь тем, что был свидетелем начала космической эры и выводил человека в космос.

Материал предоставлен Ольгой Ступиной.